Кэрротс".
- В последний раз я видел его, когда он стоял в фотомастерской, - сказал Карслейк. Он немного знал Руританию и во время службы в СА занимался контрабандой винилового контрабаса и американского виолончелиста.
Но к моменту приезда Питри в Норфолк его оперная карьера закончилась. В Англии он мог бы добиться новых перспектив и едва ли не большего успеха, чем на родине, когда приехал впервые. До переезда в Норфорну он жил в Дублине и был великолепным пианистом-любителем. Говорят, он был настолько хорош, что его искусство не оставляло желать лучшего и даже когда он приехал в Соединенное Королевство, никто не мог бы предположить, что у него такая репутация. Во всяком случае, когда в начале шестидесятых годов он приехал сюда, то мало кто мог бы угадать в нем на тот момент прославившегося певца.
Все это не имело особого значения для Карслейка, время все расставляло по своим местам. Он участвовал в трех классах в три отделения, но в нем не было этого особенного блеска, с которым выходили на сцену другие. Когда он играл, то уже не пел. Вялое, хрипловатое пение в начале исполнения далеко не всегда вызывало восторг публики. Рутгер, как звали его в семье, был добрым человеком, на которого всегда можно было положиться, но всего лишь своим репертуаром он мало кого мог заинтересовать.
Он сыграл всего несколько концертов в Норфорднуо, затем Сиксу и теперь Питри.
- Нам ничего не известно о том, в какую из фирм вы сообщили о том случае, - продолжал Питри, - но в конце концов дело было закрыто.
Через два дня после беседы Питри Карслик нанес визит в квартиру, где он жил вместе с женой в Блумсбери-партнер-холле. Дом был старый и знаменитый своими своей профессией жильцами, которые не просто жили в нем, но и устраивали здесь все вечеринки.
На стук в дверь никто не ответил. Карслейку показалось, что надо бы постучать еще раз, и он решил это сделать. Дверь открылась.
Перед ним стояла пожилая женщина в черном. Она была очень бледной, но с любопытством посмотрела на Питри и слегка кивнула, словно узнала его.
Последовала долгая пауза, не считая едва слышного разговора двух женщин, которые, должно быть, говорили о муже. Наконец старуха подняла глаза и сказала:.